Глава 16 Ленч у толстяка Скарсдейла — Биржа — Игра на деньги

В условиях, когда все деньги сосредоточены в относительно ограниченном количестве рук, кто-то просто обязан был захотеть свести эти руки на неформальной основе — в приятной, снимающей напряжение атмосфере. Человека, играющего роль мадам де Сталь в институциональном инвестиционном бизнесе, зовут Толстяк Скарсдейл, и он действительно существует. Он существует, он устраивает ленчи, и на них приходят все. Ленч на Уолл-стрит — это часть работы, и то, что так неформально начиналось у Скарсдейла, вылилось в то, что гости стали собираться задолго до начала и с деловыми блокнотами в руках.

В любой отдельно взятый день гости у Скарсдейла представляют собой по меньшей мере пару миллиардов долларов, которыми они распоряжаются. Естественно, что если вы заправляете такими деньгами, вам всегда и всюду будут рады. Вы можете обедать в любом заведении на Уэлл-стрит, бесплатно, в отдельном банкетном зале, где стены украшены резьбой из разорившегося банка в Лондоне, а серебро помечено инициалами владельцев — братьев Леманов, Истмэна Диллона, Лоэба Роудса или даже компаний, чьи флаги развеваются над самой Стрит. В этом банкетном зале официанты ходят на цыпочках, посуда никогда не гремит, а сигары в коробке — это докастровские «Апманз» в металлических цилиндрах. Здесь, в клубах ароматного приличествующего мужчинам гаванского дыма, вы слышите, как голоса негромко беседуют об империи, — $100 миллионов туда, $200 миллионов сюда, — и все в мире прекрасно, а если где-то и возникнет проблема, так мы пошлем авианосцы, и эти оборванцы получат свою положенную трепку.

Так почему же со всеми своими деньгами эти типы собираются у Толстяка Скарсдейла? Французского повара здесь нет, столового серебра, украшенного монограммами, тоже нет, нет деревянных панелей и роскошных ковров, нет бесшумных, выряженных в ливреи официантов. Стулья на обычной металлической раме, столы из пластика, на столах банки с маринованными яйцами и бумажные салфетки — и если это и есть частный банкетный зал Нью-Йоркской фондовой биржи, то Уолл-стрит уже не та, что раньше. Если эта мода привьется, то Роберт Леман, созерцая пустые кресла в своем банкетном зале, будет подозревать своего повара в том, что тот кладет в соус слишком много муки, а Джон Лоэб будет сидеть в своем зале, гадая, не напутали ли гости чего-нибудь с датой, потому что вряд ли все они враз обеднели.

И вот вам сам Скарсдейл. Насколько я знаю, кличкой его наградили две бостонских фирмы, что доказывает, что ныне бостонские финансовые компании уже не так чопорны, как прежде. В добрые старые времена они и разговаривать не стали бы ни с кем, чье произношение не отличалось аристократической гнусавостью. Теперь они рады поболтать с каждым, кто, по их мнению, может помочь им сделать деньги. В общем, вот вам Скарсдейл, с материнской любовью подсовывающий закуски своим гостям: ешьте, ешьте на здоровье. Он уже умял полбанки маринованных яиц, так что гостям лучше бы поторопиться. На весы, которые его партнеры положили у его стола в офисе, проявляя заботу о его здоровье, Скарсдейл не становится — он через них переступает. Один из поклонников назвал его «глобусом». Пузан-Миннесота по сравнению с ним весьма поджарая особь, а Сидней Гринстрит при пропорциях Толстяка Скарсдейла просто лопнул бы. Но Скарсдейл говорит, что его вес лишь чуточку выше нормы. Назовем его корпулентным. (Желающие могут отыскать это слово в словаре.)

Скарсдейл представляет гостей. Этот джентльмен управляет трастовыми счетами для Очень Большого Банка. Еще один, и тоже из Очень Большого Банка. Двое из Очень Больших Фондов. Молодой ковбой из «результативного» фонда. Хеджевый фондист и господин из службы статистических отчетов. Представление отнимает у Скарсдейла столько сил, что он тут же заедает проглоченные закуски булочкой с маслом.

Но почему все они здесь? Потому что Скарсдейл их пригласил. Предоставим ему слово: «Мне же надо как-то конкурировать с другими. А что у меня есть? Ничего у меня нет. Горячие молодые аналитики у Дональдсона Лафкина умеют разве что писать отчеты в сто страниц. «Бейк» в состоянии разослать тысячу коммивояжеров. Фирмы в гамашах по-прежнему кутаются во флаги Старого Протестантского Истеблишмента. И я подумал: «У кого сейчас деньги? У фондов. Ну так будь с ними ласков. Пригласи их на ленч. На сэндвичи с говядиной? На тефтели? Всюду, куда бы ни шли эти ребята, им что-то пытаются продать, что-то навязать. Я — нет. Я человек без собственного мнения».

И вот что делал Скарсдейл. Он звонил, скажем, в «Веллингтон» и говорил, что «Кистоун» и «Кемикл» будут у него на ленче, а потом он звонил в «Кистоун» и говорил, что будут все остальные, а потом он, может, звонил и в «Кемикл» — и цепь вскорости замыкалась. Два важных момента, конечно, сыграли свою роль. Первым были правила. Все должно быть неформально, никаких официальных заявлений, никаких имен, никакого принуждения. Вы не хотите делиться информацией о том, что вы покупаете? Прекрасно, только не надо говорить, что вы продаете, если на самом деле вы покупаете, иначе к вам подойдет Скарсдейл, навалится на вас всем своим весом, и все ваши тефтели у Скарсдейла накрылись навсегда.

Вторым моментом был сам Скарсдейл, который вел ленч с такой деловитостью, словно он был ведущим дискуссионной телепередачи, и у него было всего лишь тридцать минут минус реклама на то, чтобы вытащить на свет божий всю правду.

Теперь взглянем на все с другой точки зрения. Вам тридцать два года, вы работаете управляющим портфелем ценных бумаг и зарабатываете $25 000 в год. Ваша главная задача — управлять доверенными вам $250 миллионами и добиться того, чтобы ваш портфель активов переиграл любой другой отдельно взятый портфель. Вы получаете два приглашения по телефону, и одно из них — от старинной фирмы на обед с тарелками Веджвуд в закрытом банкетном зале. Второе приглашение — от Скарсдейла. Вы уже знаете, какие акции продают люди с веджвудовскими тарелками в банкетном зале. У Скарсдейла же вы можете выяснить (и здесь появляется оттенок партии в покер), что на уме у ваших коллег и конкурентов, причем никто ничего вам не будет продавать. Уж во всяком случае, не Скарсдейл: он гордится тем, что не знает о бирже ничего, хотя его говяжьи сэндвичи и собирают за столом самую надежную информацию в стране. Все, что от вас требуется, — вести себя дружески, по-товарищески. Может быть, но это не обязательно, вы разок-другой подкинете ему заказ на тысячу акций «Телефоун», просто чтобы помочь оплатить ленч. Так вот, при таком выборе, — куда вы пойдете?

— Ладушки, все по местам, — говорит Скарсдейл. — Он поворачивается к господину из Очень Большого Банка. Что на повестке дня и что они собираются покупать?

Господин из Очень Большого Банка начинает говорить о валовом национальном продукте, производительности труда и прочих дымовых завесах, но Скарсдейл обрывает его на полуслове:

— На прошлой неделе у вас было семьсот миллионов долларов наличностью. Они так и остались нетронутыми?

— Мы потратили пятьдесят миллионов, — признается господин из Очень Большого Банка. — Мы купили кое-какие коммунальные акции, в нижней точке, перед тем, как они на прошлой неделе пошли вверх.

— Понятно, что перед тем, — говорит Скарсдейл. — Что еще?

— Медвежий рынок еще не кончился, — говорит господин из Очень Большого Банка. — Вы все — вы, молодежь до сорока — вы настоящего медвежьего рынка в жизни не видели. Вы не знаете, что это за штука.

— Что еще вы купили? Ну, давайте, давайте, — говорит Скарсдейл.

— Больше ничего, — говорит человек из Очень Большого Банка, но никто не слушает затаив дыхание, потому что большинству гостей сорока еще нет, и настоящего медвежьего рынка они в жизни не видели. Им приходилось видеть, как рынок летит вниз на $100 миллиардов, и как их лучшие портфели превращаются в прах — и если это не настоящий медвежий рынок, то о настоящем они и знать не желают.

— Ладно, — говорит Толстяк Скарсдейл. Он отдает приказание официантам. — Передайте ему тарелку с тефтелями.

Сам Толстяк Скарсдейл бросается на тефтели, как кобра на жертву, пока тарелка проплывает мимо, он успевает выхватить две, прежде чем благодарный господин из банка начнет поглощать свою порцию. Потом Скарсдейл заедает тефтели булочкой с маслом. Теперь он поворачивается к людям из фондов.

— Чарли X. был здесь на ленче во вторник, — говорит он, называя менеджера конкурирующего фонда. — Он говорит, что биржа сейчас точь-в-точь как в пятьдесят седьмом, пятьдесят восьмом году. Он говорит, что купил акции в самой нижней точке.

— Он покупает в нижней точке каждый год, — говорит человек из фонда, — и каждая его нижняя точка ниже предыдущей. Очень странно, что у него вообще остались еще фишки для игры.

— Куда идет биржа? — спрашивает Скарсдейл.

— Ямы, похоже, уже позади, — говорит человек из фонда.

Собравшиеся гости хором выдыхают: «О-о-о…» Вот это прямота. (Вскоре рынок развернулся, индекс Доу-Джонса упал и пролетел через отметку 744; человек вложился неудачно, но то, что он вложился — чистая правда.)

— Какие три акции вас греют? — спрашивает Скарсдейл.

— Мы отщипнули немножко авиалиний, — говорит человек из фонда.

— Авиалинии выдохлись. Мы продаем наши авиалинии. Вы посмотрите, на каких условиях они закончили забастовки. Вы посмотрите на задержки с новым оборудованием. Нам авиалинии даром не нужны, — говорит менеджер другого фонда, сидящий напротив.

— Ну вот и продавайте свои авиалинии, — говорит первый менеджер. Гости понемногу подогреваются, и ленч, похоже, удается на славу. — Мы считаем, что здоровые акции с этой точки двинутся на тридцать-сорок процентов вверх, очень здоровые удвоятся, а прочие ляпнутся вниз и исчезнут.

— Какие здоровые акции? Что такое здоровые акции? — спрашивает Скарсдейл. Он с такой самоотдачей ведет собрание, что даже не замечает, как принимается доедать последние булочки на подносе.

— Я купил немного «Полароида» при движении вниз, где-то по сто двадцать пять, — говорит менеджер фонда. Раздается еще одно общее «О-о-о…». Девять мозгов-компьютеров считают. Если он говорит, что купил по 125, то на самом деле это было по 135. Если он купил по 135, а прибыли на акцию растут, то он не сможет так просто развернуться и начать продавать. Прочно взятый «Полароид» по 135. «О-о-о…».

— Какие прибыли будут на «Полароид» в следующем году? — спрашивает Скарсдейл. — Четыре доллара? Четыре пятьдесят? Пять?

— Какая разница? — говорит человек из фонда.

— Ладно, — говорит Скарсдейл. — Что еще? Какие другие акции? А?

— Ну-у-у… — говорит человек из фонда. — Я, кажется, купил немного «Фэйрчайлд» у дна. По-моему, я взял их по девяносто шесть.

— «Фэйрчайлд» никогда не продавался по девяносто шесть! — вопит господин из второго банка. — Их нижняя котировка была на девяносто семи!

— Без надувательства! — кричит Скарсдейл.

— Ну, может, я взял их по девяносто восемь, — говорит человек из фонда. — Да, кажется, я действительно взял их по девяносто восемь.

— «Фэйрчайлд» разваливается на ходу, — говорит господин из хеджевого фонда. В хеджевом фонде вы можете себе позволить продавать без покрытия. — «Фэйрчайлд» потерял контроль над своими товарными запасами. Стрит еще ничего об этом не знает, но четвертый квартал у «Фэйрчайлда» будет очень неутешительным.

— Меня не волнует, — говорит человек из фонда.

— Весь следующий год может быть исключительно неутешительным, — говорит господин из хеджевого фонда.

— Меня не волнует, — говорит человек из фонда.

Теперь ленч достигает нужной температуры. Может быть, хеджевый фонд продавал «Фэйрчайлд» без покрытия, а первый фонд его же без покрытия покупал. Перестрелка на Ранчо Уоллстрит. А, может быть, господин из хеджевого фонда вовсе и не продавал «Фэйрчайлд» без покрытия, — в конце концов он не сказал, что продавал. Может быть, он просто порыкивал для страху, чтобы все прочие подумали, что он стоит в короткой позиции по «Фэйрчайлд». Когда Ротшильды узнали новости о битве при Ватерлоо, — в фильме эту весть приносит почтовый голубь, — они не кинулись покупать британские государственные облигации. Они бросились продавать, а потом, на волне паники, они уже покупали.

— Что еще? Что еще? — кричит Скарсдейл.

— Рынок идет вверх, — говорит человек из фонда. — Я не знаю, надолго ли. Я еще не уверен. Может, до весны. Но пока он идет вверх.

— Хорошо! — говорит Скарсдейл. — Дайте этому человеку тефтелей! Дайте ему салату! Куда подевались все булочки?

Ленч завершен, и Скарсдейл сидит за столом в своем офисе. Двое из гостей не стали есть свой творожный пирог, и пустые тарелки с крошками творога сейчас стоят на столе Скарсдейла. Скарсдейл висит на телефоне, беседуя с другими своими знакомыми менеджерами и рассчитывая на то, что ему могут обломиться кое-какие заказы и кое-какие крошки. Перед ним на столе открытый блокнот.

— Гарри X. сегодня был на ленче. Он считает, что ямы уже позади и прикупает кое-какие авиалинии. Джо У. тоже был здесь. Он полагает, что у нас еще целый этап на пути вниз, и он пока не покупает. Гарри считает, что цифры Джо насчет капитальных затрат занижены на десять миллиардов. Вот авиалинии, которые приглянулись Гарри…

За соседним столом секретарша Скарсдейла вызванивает каких-то сенаторов для званого обеда, который устраивает Скарсдейл. Об этом обеде уже ходят легенды. Скарсдейл должен представить сенаторам Недди Джонсона, того самого Джонсона-младшего из «Фиделити», а представляя его, Скарсдейл добавит, — «Этот человек контролирует два миллиарда долларов». И сенаторы ответят: «Ну и что? Мы такие деньги за полчаса тратим». Сенаторы! Тьфу! Так не успеешь оглянуться, как на столах у Скарсдейла появятся скатерти, банка с маринованными яйцами исчезнет, на столовом серебре будет красоваться башка какого-нибудь леопарда и буквы «ТС», все вокруг станут чопорными и надутыми, и нам придется снова думать о том, где же можно собраться.

Прошло уже немало времени с того самого ленча, где сцепились рогами менеджер хеджевого фонда, продававший «Фэйрчайлд» без покрытия, и человек другого фонда, который эти акции покупал. Банка с мариноваными яйцами до сих пор на месте, а на ложках и вилках Скарсдейла нет ни букв «ТС», ни леопардовой головы. Когда на ленч приходят сенаторы, — а они приходят, включая и некоторых кандидатов в президенты, — то вместо сэндвичей с вареной говядиной подаются сэндвичи с розовым бифштексом. Иногда даже стелятся скатерти. В один прекрасный день заведение может так посолиднеть, что в нем будет так же, как и в ресторане Роберта Лемана, и никто из молодых туда уже не пойдет. Тогда какой-нибудь сообразительный выпускник Йельского университета поставит сэндвичи с говядиной на пластиковый стол и обзвонит шесть горячих фондов, но к тому времени Скарсдейл, возможно, уже заменит Лоуренса Спивака или Майка Уоллеса на телевизионном ток-шоу, либо же настолько разбогатеет на комиссионных, которые перепадают ему от обедающих у него менеджеров, что это его уже не будет волновать. Пока же в нынешнем мире крупных корпораций ленчи Скарсдейла — это тоже своего рода корпорация.